Из старых путешествий

Верхняя Мрассу. Июнь.

Заметки и рассуждения на фоне горношорских пейзажей.

Предлагаемый вашему вниманию материал иллюстрирован снимками хорошо всем известного Николая КАРЕВА.

Но предупрежу: в нынешней поездке в Горную Шорию Николая Фёдоровича с нами не было. Вместе сплавом по этой реке мы прогулялись лет уж эдак пятнадцать назад. А позже бывали только порознь. 

В этот таёжный вояж мы взяли с собой три фотоаппарата-«мыльницы» на четверых. И видеокамеру формата  WHS-C. Трещали, жужжали и полыхали электронными молниями во все стороны. Однако то, что получилось в итоге, оказалось мало похожим на Горную Шорию, которую мы увидели и почувствовали не через подслеповатые видоискатели камер, а в натуре. Потому как, чтобы зафиксировать, что видишь, надо уметь снимать – это о чисто технической стороне дела (в том числе и о самой фотоаппаратуре), а мы ж дилетанты, и это во-первых. Во-вторых, никакая техника не заменит искушённого и наблюдательного глаза, а также любопытствующего разума. У нас же то и другое было обременено не созерцанием и проникновением в тайны окружающего, но чисто меркантильными заботами – как между камней проплыть быстрой водой без урона для плавсредства, как и где поставить ночлег или зачалиться на дневной «перекус». Плюс к во-первых и во-вторых – специфическое умение снимать именно Горную Шорию, и это в самых главных. 

Карев фотографирует Горную Шорию, как сибирский соловей поёт, – с любовью взахлёб. Помню ещё в дни нашего первого и единственного совместного путешествия по воде, он вставал до света и лез по скалам на самую верхотуру, чтобы поймать встающее из-за гольца солнце. И так каждый световой день – с рассветом съёмка начиналась, с закатом кончалась. 

Тут его старые снимки, но это неважно, Горная Шория не стареет. Сам факт соединения новых впечатлений с фотохроникой давнего путешествия придаст, надеюсь, особый вкус тому, что вы прочтёте. А может и не придаст. Может, написанное вызовёт у вас зевоту. И тогда да спасут текст фотографии…  

Мы выезжаем вчетвером. Автор этого текста, он же организатор и как бы главный начальник. Второй начальник – старый приятель автора, один из опытнейших водников Кузбасса и крайний «пофигист» во всём, что касается комфорта. И когда вдруг выясняется, что палатка, которая только что из магазина и на которой «муха не сидела», есть неудачный гибрид двухместного (тент и дуга) и трёхместного (другая дуга и всё остальное) походных домиков, «опытный» спокойно залезает под полиэтилен, на гнус и комаров с клещами ему наплевать, а моё нежное тело плачет и страдает.

К сожалению, несомненные достоинства соплавателя продолжаются столь же несомненными недостатками – у «опытного» проблемы со спиртным. Я бы сказал, не с отсутствием его, а с несоразмерными живому весу «опытного» запасами плюс его активная жизненная позиция. Она заключается в том, что мой спутник не может успокоиться, пока всё не уничтожено и это заметно отравляет атмосферу похода этиловым перегаром.

Не говоря о дурном примере двум остальным членам команды. Особенно самому молодому, начинающему «журналюге» Артёму, с которым «опытный» оказывается на одном катамаране в качестве капитана плавсредства. Потому что плохие примеры всегда заразительнее хороших – не дай бог, в молодом разуме закрепится стереотип вечно пьяного водника, которому всё «по фигу»: дождь и мокрец, это, впрочем, ничего, а также водка и опасности плавания, что плохо – водник должен трезво и значит адекватно оценивать происходящее и уметь быть осторожным. Я бы даже сказал – боязливым. За боязнь, так принято у туристов «белой воды», тебя никто не осудит, смелость-трусость это твоя личная проблема, а вот лихость, кончающаяся иногда трагически, это проблема, которая раскладывается на всех поровну, становится общей. Помню, «опытный» подшофе решил покорить Чуйский порог «Бегемот» вплавь, даже без спасжилета – да я, блин, везде бывал, я с водопадов прыгал. 

Ему не дали утонуть, выловили, начистили «репу» и самый опытный из всех опытных по прозвищу «Боцман» сказал: «Вася, увози его отсюда, а то вечером ещё добавим, чтоб не подавал примера дуракам». Вот такой, значит, эксцесс с нами случился несколько лет тому… Одно, впрочем, извиняет пьяницу – он в отпуске, а мы – в командировке. Ему малость можно, а нам – нельзя, на работе не пьют. Ну, разве что вечерком, «с устатка» и чтоб принять анестезию от мошки.

Начинающий столь же неопытен в туризме, как и его отец Владимир , сидящий на правом баллоне моего катамарана (не командировочный, но всё равно трезвый человек). Неопытность обоих, однако, скрашивается старанием и послушанием. Оба усердствуют в познании тайн (не столь недоступных, как может показаться на первый взгляд) водного туризма и смотрят на мир по-пионерски широко открытыми глазами – они впервые в настоящей тайге, в которой не редкость настоящие звери (вот становимся на ночлег, а по песочку вдоль берега ещё не остывшие следы «мишки», гулял косолапый тут не более, чем за полчаса до нашего приезда – комочки, вывороченные когтями, не успели рассыпаться), а гор, туманов и леса просто в избытке. 

Они первый раз на настоящей горношорской реке, с настоящим (дюралевая лопасть прикручена к тальниковому древку) веслом в руках и впереди настоящие (камни и шиверы) препятствия, о которые вполне можно порвать плот (ветеранское судно – всё в заплатках от  кормы до носа) или так наехать сослепу или сдуру, что быстрая река перевернёт и утопит. Кстати, о вёслах. Старший из новичков придумал лопасть крепить не по старинке – гвоздями, загибая и заколачивая их вовнутрь древка, а шурупами-саморезами, что оказалось быстрее. Особенно когда надо размонтировать весло, в котором главная часть, то есть лопасть, многократного пользования. И эта «новелла» свидетельствует в пользу природного ума и перспектив карьерного роста в водной иерархии. Тем не менее, оба новичка всего лишь «салаги» и нам, старослужащим, ими положено помыкать – «дедовщина» в водном туризме всячески поощряется и культивируется, только морально закалённый сможет противостоять неизбежно жестоким стихиям и эти слова воспримите с минимумом иронии.

Да, мы в самом деле «противостояли стихиям» и вышли из этой схватки без урона. Но прежде мы ехали колёсами, ехали и, наконец, доехали до точки старта, которая затерялась в гуще «золотарских» полигонов в самых верховьях Мрассу. А пока небольшое отступление от сюжета.  

РАССУЖДЕНИЕ О РЕЧНОМ ИМЕНИ.

Если кто-нибудь скажет (а говорят постоянно и упорно), что имя реки Мрассу переводится с «древнешорского» как «Жёлтая река», не верьте. Это было придумано братьями-литераторами и один из них (помнится, это был Олег Павловский) даже книжку написал «Мрассу – жёлтая река».

Название по-видимому родилось во время задумчивого созерцания бурых соплей, сочащихся из бортов прудовых отстойников после прошедшей берегом драги. Или на виду глинистых потоков, выносимых дождями вдоль ручьёв, бывших когда-то колеями трелёвочных тракторов.

Однако Мрассу жёлтая, только когда её мутят. Натуральный цвет реки – отсутствие цвета. Она чиста, как дождинка, таково её исконное свойство. Только сволочь-человек изнахратил эти берега в поисках ценных металлов и в лесопорубочном азарте. И «Жёлтая река» суть имя людского греха перед природой.

Однако прежде чем подняться к высокой теме «зелёной» борьбы с загрязнениями любимой всем прогрессивным человечеством окружающей среды (пусть это будет предметом одного из следующих рассуждений), всё ж окончательно разберёмся с топонимикой Горношорского края. Конкретно с Мрассу.

Шорцы произносят имя Мрассу, как Прас или Пырас. Это характерно для их языка: «м» равнозначно «п», вот, к примеру, гора Мустаг на некоторых географических картах вслед за шорской народной фонетикой маркировалась как Пустаг. Посёлок Мундыбаш вполне узнаваем, когда звучит Пундыбашем, а гора Патын по-видимому запросто отзовётся на Матын. Далее я обращусь к авторитету Владимира Шабалина – учителя школы посёлка Каменный Ключ Прокопьевского района, земского интеллигента (в чеховско-толстовском разумении этого слова) и блестящего филолога, хотя и без присущих такому статусу учёных степеней.

Шабалин – автор труда по топонимике Кузбасса «Тайны имён земли Кузнецкой» (и нескольких ненапечатанных по ономастике, то есть науке о человеческих именах, причём это имена жителей Кузнецкой котловины, конкретных родов и семей – ономастика здесь соединена с историческим краеведением), самого полного, а если без «самого», то просто единственного нормального топонимического словаря Кемеровской области, из которого можно узнать практически всё о географии Кузнецкого края. 

Может быть, с полдесятка географических имён выпало из словаря (вернее, не вошло в брезжащее новое издание, это, к примеру, место в Крапивинском районе, называемое «Елбаки», от тюркского «елбак», что значит – «плоский»). Ближний конкурент у него – труд «Язык земли» томского доктора наук Иды Воробьёвой (и нашей уроженки – она из села Красного Ленинск-Кузнецкого района), однако этот словарь географических названий всей Западной Сибири (ах, не всей, едва тысячной её части) и Кузбасс там едва-едва «засвечен» краешком.

Так вот топоним «Пырас» Шабалин возводит к словесному корню «пы» языка ранешних насельников Горной Шории кетов – от них, а ещё от самодийцев («самодийцы» – это синоним грубого слова «самоеды») идёт большинство исконных кузнецких географических названий. В языке кетов «пы» значит «кедр». Далее следует слог «рас». Шабалин не нашёл значения этого слова ни в кетском, ни в самодийском (самоеды, как и кеты, ушли под натиском тюрков из Кузнецкой котловины на север), ни в тюркских языках.

Однако, проведя аналогию с названиями недальних рек Кимрас (это приток Усы, его чаще, впрочем, называют Кибрас), Ольжерас (другой усинский приток, впадает в реку прямо в Междуреченске) и Растай (приток Кии, очень рыбное раньше было место), филолог предположил, что «рас» в неведомом наречии означает собственно «река». Плюс «су», что в тюркских языках, включая шорский, вновь «река». Итого, стало быть, «кедр» плюс «река» и ещё раз «река». Соединяем и получаем гидроним «Кедровая река». А никакая не «Жёлтая». Потому что цвет осенней листвы и лепестков стародубки (адонис по-научному) обозначается по-татарски «сар», название реки, значит, будет либо «Сар-су», либо «Сары-суг». Кстати сказать, географических пунктов с «жёлтыми» названиями полно в Кузбассе и Сибири: от местечка Сарбала под Осинниками до Сарзаса под Юргой.

Добавлю, что в нашу «Кедровую реку» впадают другие «Кедровые реки». Например Пызас, что добавляет своей воды в Мрассу ниже Усть-Кабырзы. Или Айзас, где «ай» тоже «кедр» и тоже пришёл из кетского (языки лесных народов имеют много синонимов дерева-кормильца), а окончание «зас» (вариант – «сес») переводится как «река» или «болото».

На этом топонимический мастер-класс завершим и вернёмся в начало путешествия .

  На крайний юг Кемеровской области, в её самую что ни на есть экзотику не обязательно добираться на всепроходимых геологических «танкетках». Или «крутых» «джипах». Или на трёхосных «вахтовках». И не надо лететь вертолётом. Тем более, что они своё в Горной Шории отлетали. Сел в обыкновенный «жигуль» и жми на газ – до Таштагола тебя доведёт комфортабельное шоссе. Дальше будет вполне приемлемая грунтовая дорога. Нас малость постращали, мол, в Шории небывалые дожди идут, наводнениями целые улицы смывает, куда прётесь, погодите – вот реки войдут в берега и дороги просохнут.

Прежний опыт, однако, подсказывал, что дожди в наших горах три раза на дню, что водообильней Шории разве что субтропическая Амазония и ну вас всех к чёрту – прорвёмся.

Под Новокузнецком небо помрачнело. Вдоль по всей объездной дороге поливало дождиком. Только под Кузедеевом попали в солнечную прогалину – как раз хватило времени расспросить, где дорога на Таштагол (на развилке указывающего знака почему-то нет, а почему – безответный вопрос дорожной службе). Потом опять захмарило и замокрело. Развиднялось где-то около Темир-Тау. Тут близ дороги смотровая площадка для проезжающих – в ясную погоду вся Шория видна аж до Абаканского хребта, все горки, как на ладони, и матерь шорских гольцов Патын довлеет над роднёй помельче большой круглой головой.  Нынешний горизонт закрыт густой тёмно-синей облачностью. Подробно её рассмотрев и, после некоторых колебаний, засвидетельствовав, что Шория на месте, грозы и ливни её не смыли в тартарары, едем дальше. И вот когда спидометр высовывает из своих арифметических недр 430-й километр пути, если считать от Кемерова, машина осаживает близ здания Таштагольской администрации.

Гостеприимный хозяин района Владимир Николаевич Макута поит чаем и отвечает на расспросы.

Горная Шория – естественный рекреационный (не нравится мне это ломающее язык слово, но другого нет) угол Кузбасса и в изрядной степени – ближних областей, начиная с Томска. Статус зимнего курорта за Горной Шорией уже закрепился основательно: гора Зелёная – место паломничества множества сибирских (и уже не только сибирских) лыжников. Про проведённую сюда новую дорогу уже сказано не раз – в былые, не такие уж давние времена пробирались на правому берегу Кондомы, через гору, что вздымается над Малиновкой, а дорога по той горе всякий дождь и всякую сезонную распутицу расходилась в грязь и плывуны, чуть не селевые потоки. Нынче близ Зеленой возникла целая инфраструктура отдыха. Зелёная даёт работу таштагольцам в сфере обслуживания. Это изрядное подспорье для депрессионного (в целом) района.

Однако Зелёная «работает» почти исключительно зимой. Летние виды отдыха в Таштаголе пока только развиваются. Хотя довольно очевидно, что у них тут просто-таки завидные перспективы. Почти что как у Телецкого озера. Которое, кстати сказать, вовсе недалеко от Таштагола – несколько десятков километров отсюда до Республики Алтай, как раз вдоль реки Лебеди на Турочак и выйдешь, а там рукой подать. И дорога понемногу строится (глава района, ещё будучи ещё просто предпринимателем, очень старался насчёт её строительства).

Юг Горной Шории это территория Национального парка. Это гольцы, высящиеся над тайгой. Это разнообразие карстовых явлений – вытекающие из ниоткуда реки, это скалы – поднимешь голову, кепка падает с головы. Это масса пещер, многие из которых не исследованы. Это буйно цветущая тайга (мы часами плыли вдоль горящих цветами-огоньками мрасских берегов). Это гектары ягодников – от черники до клюквы.

Это, естественно, рыбалка. Не говорю о притоках Мрассу, где живут благородные бояре таймени и царственные ленки, а также чуть менее благородные дворяне харюза. Близ посёлка Мрассу, речного тёзки, масса бочагов и как бы стариц, образованных золотодобытчиками, есть даже озеро и в нём полно всякой рыбы, от пескарей до щук. И в саму Мрассу зашли (может, из далёкой Томи, может, из местных озёр, прорванных наводнениями) непривычные для горной реки лещи и караси. 

А налимов местные шорцы ловят по старинке – бродя по перекатам и накалывая острогой: налим летом любит нежиться на прозрачном мелководье, грея печень под солнышком, и становится лёгкой добычей рыбаков. Ну, а простяга-чебак, за которым надо очень-очень поохотиться на Томи в створе Кемерова, тут считается за сорную рыбу, этот пролетарий кидается на что угодно, вот просто сплюнь в воду табачной крошкой и он тут как тут…

Пока что к летнему отдыху «отцы района и города» приучают своих школьников – с них надо начинать, а то будут считать экзотикой какую-нибудь Амазонию, а не свой край. Открыт постоянный маршрут водного путешествия по Мрассу от Усть-Кабырзы до Усть-Анзаса. Это полсотни километров (и несколько дней) таёжных диковин: известняковые и базальтовые скалы, водопады, ручьи с минеральной водой, вкуснее «спрайта», деревянная архитектура шорских прибрежных деревень, миссионерская церковь в Усть-Анзасе (я так понимаю – в память первокрестителя шорцев отца Василия Вербицкого) и тут же музей под открытым небом, который рассказывает об истории аборигенного населения, о его обычаях и ремёслах, вплоть до самого знаменитого ремесла – плавки железа из местных руд, отчего шорцев прозвали кузнецами, а всю нашу родину – Кузнецким краем.

…За черту города нас провожает замглавы района Георгий Георгиевич Челбогашев. Мы с ним знакомы несколько лет. И по Ассоциации шорского народа, где Челбогашев не последний человек, и по одной совместной поездке только-только проброшенной дорогой в Усть-Анзас. Тогда был такой же дождливый июнь, последние перевалы челбогашевский «бобик» брал по ступицу в жидкой глине. Взобравшись на хребет Айган, он как бы нависает над Мрассу высокими скалами, мы выпили прощальную чарку и сказали челбогашевскому водителю: ни шагу дальше, по этой расплывающейся глине мы пойдём пешком, иначе вы на Айган обратно не подниметесь. А сегодня, говорят, там вполне приличная дорога: таштагольских ребятишек после недолгого их путешествия по реке вывозят домой на автобусах.

На Мрассу тоже ничего дорога.

Нас пугали, что иногда размывает переходы через ручьи и речки, что оползни перекрывают дорогу. Однако всё обходится нормально: «бобик» таштагольской администрации, специально приспособленный для таёжных дорог (особо широкие шины, улучшенный мотор, специальная подвеска) исправно поднимается на перевалы и водоразделы, спокойно пожирая немалое расстояние от, скажем так, «метрополии», до «провинции». А последние восемь километров от посёлка до реки мы едем по бывшим дражным отвалам, вверх-вниз. И такие тут бывают дороги. А то и вовсе бездорожье – до Камзаса отсюда, к примеру, километров двадцать пять речной поймы – болота, перемежающегося каменистыми грядами… И тут, мне кажется, уместной будет передышка в виде общего рассуждения о наших дорогах.  

РАССУЖДЕНИЕ О ДОРОГАХ КУЗНЕЦКОЙ ЗЕМЛИ.

Несколько лет тому назад мне подарили в Дорожном фонде карту-схему «Дороги Кемеровской области». Знакомые таёжники просто-таки млели от удовольствия, рассматривая ту карту, – помимо перенаселённых машинами автомагистралей, туда попали дороги старые и забытые. То есть те, что обозначаются не в цвете и тремя-двумя упитанными линеечками, а тонюсенькими и извилистыми чёрными линиями, а то и вовсе пунктиром, как «дороги без покрытия» или «улучшенные грунтовые», либо просто «грунтовые просёлочные», или так: «полевые и лесные».

Нашими «полевыми и лесными» люди ездят охотиться, рыбалить, собирать дары леса. Едут докуда можно – обычно «грунтовые, просёлочные» кончаются у отжившего свой век и не подновлённого моста, перед промоиной, расползающейся в овраг и пересекающей былую нить сообщения. А то шальная речка себе новое русло промоет поперёк стёжки – с неё взятки гладки…

Иногда «полевые и лесные» элементарно теряются в таёжной чаще. Я ж говорю, у нас местность водообильная, в предгорьях около тысячи миллиметров в год осадков выпадает, снега стоят пятиметровые. А как всё это обилие растает, на порушенном колеёю грунте моментом поселяются разные травяные и древесные семена – и вот вроде подобие былой дороги ещё угадывается, но на месте её стоит ровная щёточка осинового или берёзового подроста. Или уже молодой и полнокровный хвойный лес, сменивший отслужившие свой срок осины и берёзы – такая в нашей тайге очерёдность видов. По области проложено великое множество старых путей-дорог. Они вели к бесчисленному множеству поселений. Это были селения аборигенов – «кузнецких татар». И других аборигенов – пришедших за казаками-первооткрывателями кержаков. Приходила сюда своими дорогами и «золотая лихорадка», её пик пришёлся на середину позапрошлого века.

В советские годы область стали осваивать разведчики-геологи. Это нынче на места разведки геологов возят по воздуху, а когда вертолётов не было, ставили в передовики трактор помощнее, запрягали его санями да так и шли, сшибая бульдозерным ножом лес, к месту назначения, просто точке на карте.

Понятно, много было посёлков, где жили лагерники и ссыльные. Они служили основной рабочей силой геологоразведочных партий – а разведывать в наших местах посейчас много чего можно: тут тебе, знамо дело, уголь, а к нему золото с платиной, тут полиметаллические месторождения, железные и медные руды, бокситы и нефелины, даже уран есть. 

Невольники и добровольцы советской власти ещё и лес рубили и сплавляли его по весенней полой воде – шахтам уже освоенного Кузбасса нужна была рудстойка. Они же добывали рудное и россыпное золото, обогащали его на золотоизвлекательных заводах. Занимались охотой и иным таёжных промыслом, обеспечивая сами себя и иногда даже балуя – на мясокомбинате прииска Центральный, к примеру, в копчёные колбасы добавляли к обычной свинине экзотическую лосятину.

Старый кемеровчанин Эдуард Гоберник вспоминает, как жили в таких поселениях в довоенное время. Не только, представьте себе, голодом и холодом, подобно персонажам Шаламова и Солженицына, да под оком конвойника, но и вполне нормальной жизнью: дети в школу ходили, были, кстати, и школы музыкальные, взрослые в клубах Островского и Погодина ставили, на профсоюзных и партийных собраниях разные актуальные разговоры вели насчёт очередных задач советской власти. В том числе, по-видимому, о строительстве дорог. Причём дорог довольно хороших. Вот сейчас былых посёлков нет: люди ушли и дома раздавило снегом, съело влагой и расплодившимся грибком, только о фундаменты спотыкаешься, – но пути сообщения остались. Иногда такая дорога возникнет лиственничной, не гниющей гатью через болото. Иногда мощённой крупными валунами чуть ли не трассой – такая даже лесом не зарастает, плотно уложен бутовый камень. А некоторые дороги (есть такая дорога от Центрального в самый глухой посёлок области Кундат) отсыпаны золотоносной породой, два грамма металла на тонну, говорят, в Австралии такие породы уже научились разрабатывать…

Конечно, тряско на эдакой булыжной мостовой, зато в вязкой и прилипчивой, как битум, глине не утонешь. Бывает, что «полевые и лесные» совпадают с очень древними путями. Как в Горной Шории, которая, между прочим, всегда тесно сообщалась с хакасскими степями, это ж рядом, только перевали через Поднебесные зубья – и каждый зуб того Поднебесья культовая гора какого-нибудь хакасского или шорского рода. И такие ж культовые, родные кумандинцам и алтайцам горы Алтая близко – рукой подать вдоль Абаканского хребта. 

Через нашу Горную Шорию массы народов прошли и наследили. Вот, к примеру, встретился нам на пути мрасский приток Кубансу. Вам ничего не напоминает это имя?

Да это ж люди племени «куман» тут жили. А потом откочевали дальше, на Алтай, где речку, из которой поили своих лошадей, назвали Кубанак. И в конце концов возникли в южнорусских степях – Кубань была их рекою, а русские называли куманов половцами – «Слово о полку Игореве», надеюсь, читали?

Древними караванными путями хаживали торговцы и завоеватели. В Горной Шории археологи постоянно раскапывают остатки караван-сараев для отдыха путников, охранные посты, поселения мастеровых, тут хоть на каждом речном мысу открывай археологический практикум.

Целые народы переселялись древними путями. Не только половцы-куманы, но, к примеру, киргизы, которые нынче живут в горах Тянь-Шаня, были когда-то нашими земляками. Народ, который историки называют «енисейские кыргызы», убежал-откочевал из современной Хакасии (не поладил с агрессивными южными соседями) в дальние страны. Бежала эта масса людей югом Кузнецкой котловины, форсируя Мрассу близ того места, где сегодня стоит посёлок Усть-Кабырза, А потом через алтайские и казахские степи ушли «кыргызы» в дальние края, в нынешнюю заграницу...

Нынче вполне можно проехать, причём не верхом, как в баснословные времена, и таща за собою груз на волокушах, но и на колёсах в Хакасию и на Горный Алтай. Теми же древними путями, вместо которых сегодня на карте-схеме «грунтовые» и «лесные» чёрные ниточки.

Официального сообщения между тем тут никакого нет. И потребность дороги, соединяющей эти места, в официальных кругах только на уровне ощущений, но даже ещё и не проектов. Но проехать, говорю вам, в принципе можно – рисковые новосибирские автотуристы пару-тройку лет тому совершили такой путь, замкнув большой круг: от Новосибирска на юг до монгольской границы Чуйским трактом, оттуда на восток вдоль монгольской границы в Туву, дальше повернув на север федеральным шоссе Абакан-Кызыл в Хакасию и уж из Хакасии таёжными дорогами в Кузбасс – к Междуреченску, где все официальные трассы, кроме рельсовой, идущей вдоль нашей общей речки Томи, кончаются.

По железной той дороге всё ж иногда ездят автомобилями. Где рядом, вдоль Томи, где прямо по рельсам и шпалам, по-браконьерски проскакивая обочь противолавинных стенок и сквозь туннели, пока нет поезда. Это кратчайший автомобильный путь из Кузбасса в Хакасию. Ну, можно ещё через Сензас, что в Таштагольском районе, убродной черневой тайгой, по старым лесовозным колеям. Или через наш Майзас на хакасский Таштып (этим путём, только в обратном направлении пробирались своим автокараваном новосибирские туристы) – ещё более убродно, по шейку в глиняных плывунах.

Нынче благоустроены два автомобильных выхода в сторону Алтайского края. Напрашивается ещё один выход в сторону Красноярья – в дополнение к Транссибирскому шоссе. И требует своих развязок «белое пятно» на юге Кузбасса – Горная Шория, издревле бывшая связующим узлом между Саянами, Алтаем и Средней Азией…

Дорожный фонд своей картой-схемой напомнил о том, что было. Сказав одновременно между строк, что это «было» вновь когда-нибудь будет. Кузнецкий бассейн начинён полезными минералами, как колбасная кишка фаршем. Значит, в разведанные нашими отцами и дедами места придут добытчики. За золотом и углём (между прочим на реке Абакане, близ притока Каирсу, в паре часов хода от заимки Агафьи Лыковой хакасскими гелогами разведано богатое железорудное месторождение – Волковское, но добывать здесь руду удел будущих поколений, нет никакой дороги к руде, кроме как по воздуху). 

Придут за платиной и ураном. За бокситами и каолинами. За мрамором и гранитом – для отделки новых городов. Значит, всё равно понадобятся дороги.

Говорят, что мудрые коммунальные службы дорожки на бульварах не вдруг мостят: сначала посмотрят, где народ их натопчет, пересекая газоны. А потом по самым торным кладут асфальт или плитку.

Повторяю, Кемеровская область такими самостийными стёжками истоптана вдоль и поперек.

И по одной из них, возрождённой из праха человеческим трудом, мы тихонько пробираемся на казённом «УАЗе»: вдоль рек и ручьёв, мостами и насыпями, взбираясь на перевалы (тутошние кержаки назвают их «разломы») и спускаясь в распадки, – к посёлку Мрассу, где нас ждёт душа-хозяин, глава территориальной администрации Валерий Алексеевич Леонов .  

Про сибирские территории принято говорить, сравнивая наши комариные просторы с густо населёнными, обжитыми и вылизанными до квадратного метра западноевропейскими странами. Мол, территория Таштагольского района вместит, ну, скажем, полБельгии. Или сколько-то Люксембургов. В крайнем случае полтора-два суверенного княжества Монако под руку Валерия Алексеевича уместятся. Глава Мрасской администрации принимает это как должное, границы подвластной ему территории суть границы сразу с двумя субъектами Федерации – на юге и востоке с Хакассией, на западе – с Республикой Алтай.

Местные рыбаки и охотники стреляют белку, ловят норку на Абаканском хребте и вываживают на воздух злых тайменей в притоках Абакана, за которым – западный Саян, в сущности другая горная страна, там горы молодые, остроглавые, а наши стёрты временем и круглы – на некоторые можно самолётами садиться.  Мрасские кержаки – кровная родня Агафье Лыковой, двоюродная и троюродная, вместе жили на берегах абаканского плёса Тиши (до нижней оконечности плёса из Мрассу идёт набитая тропа) и она, говорят, не столь давно гостила в Килинске, местном староверском поселении, а к ней ходили пожить молодухи с заимки Заячьей – испытать себя перед принятием монашьего сана.

Валерий Алексеевич доволен кержаками. С ними, не пьющими водку, не курящими табак, не падкими на цивилизационные соблазны типа видеоужастиков и компьютерной игры «Крутой Сэм», у него хлопот нет. И с теми шорцами, что устояли в старых обычаях, тоже нет. Кто трезв, того берут работать в лес, на драги – это серьёзный и добропорядочный народ.

Со всеми остальными – масса хлопот. Пьют самогонку или привозной технический спирт и бездельничают. Хотя в деревне, даже таёжной, любая безработица – нонсенс: вокруг тайга с кедрачами, горы с ягодниками, клюквенные болота, полно пастбищ и пашенной земли на месте оставленных деревень. (Это беда территории: вслед за уходом «каторжанцев»-лесорубов с их невольничьими поселениями, упали и кормившиеся при них вольные сёла: Адыяксы обезлюдела, Ивановский нежилой, Таймет зияет глазницами окон, а в добром десятке бывших посёлков даже строений не осталось и на старые заимки никто не ходит, гуляет земля и пустует тайга). 

Как может, борется глава территории с пьянством. Ведь шорцы (а чем пьющие русские лучше?) как загуляют, так и про всё на свете забудут – сенокос не сенокос, шишкобой не шишкобой, рыбалка и охота побоку. Только едва прижмёт глава территории спиртоносов, как начинают полыхать поставленные им для собственной скотины стога сена. Дескать «молонья» ударила. Но удар-то по главе администрации.

Он удар держит и всё равно любит свою землю, куда занесло его с далёкой Кубани – встречь землякам-половцам кочевал Алексеич, бывший моряк рыболовного флота, пошатавшийся и по югам, и по северам. Кстати, нет-нет да и промелькнёт в его речи характерное для моряцкой речи словцо: то тельняшку, вывешенную «опытным» проветрить от пота, фамильярно обзовёт «рябчиком», то кусок капронового троса, в простонародье называемый «верёвочка», поименует непонятным именем «шкертик».

Перед задержавшимся отъездом (ладно, пускай будет по-морскому – отходом) он ещё раз навестил непутёвый наш лагерь, посидел под навесом из горбыликов (заставил лесников построить – специально для туристов), угостил молоком собственного удоя (сливки четверть банки заняли) и посетовал на туристическую малолюдность: обидно, что такие места пустуют, вы нынче первые… Невдалеке от точки нашего старта вдоль по пойме Мрассу вытянулось озеро. Вот бы рыбацкий домик там построить, мечтает глава администрации, рыбы там полно да денег у посёлка нет. Вы подскажите каким-нибудь знакомым бизнесменам, просит Валерий Алексеевич, может, заинтересуются?

Вот и подсказываю.

Только без особой надежды. Наш бизнес без прицела на скорую прибыль пальцем не шевельнёт. Наш бизнес только ругает власть и в то же время ждёт, когда изруганная та власть создаст ему условия для процветания…

Ах, да будет про них про всех. Вот река. Вот её перекаты и шиверы. Вот обливные камни, заласканные быстрой водой. Вот берега, вставшие до неба. Вот стремительно врывающиеся чистой водой притоки. И вот мы сами: слева я на красном баллоне катамарана, справа Володя на синем, между нами серебряная вода, а всё вместе – вполне патриотично смотрится цветами российского флага.

День проходит в работе. Вода высокая, но речка пока что мелкая, маломощная. То и дело тащим плот по галечным косам. То и дело катамаран занудно ноет, бороздя своими двумя днищами по камням. И вечер приходит избавлением: вон рыбацкая стоянка на высоком берегу с таганком под вековым кедром. Стоим. Место, кстати сказать, клещевое. Только зашли, я из-за уха одного шустрого снял, а другой – самочка с оранжевой спинкой – заползла по босой ноге в штаны. И тут самое время порассуждать о страшных энцефалитных клещах и экологии здушних мест.  

РАССУЖДЕНИЕ ПРО ЭКОЛОГИЮ КУЗБАССА.

Клещ – это вовсе не только наша беда.

Горная Шория – одна из многих местностей на земле, где буйствует энцефалитная зараза. Представьте, альпийская держава Австрия страдает от заразного клеща не меньше, чем Сибирь. А также Италия и Швейцария. И скандинавские страны. И бывшие союзники по Варшавскому пакту – Германия, Польша, Чехия со Словакией.

В России наиболее неблагополучными местностями считаются Предуралье (Удмуртия) и Зауралье. Много заразы в Томской области. Мы находимся где-то за Свердловской, Тюменской областями, Красноярским краем, рядом с республиками Алтай и Хакасия, у нас процент заболевших клещевым энцефалитом меньше, но почти такой же, как в Новосибирской области.

Вообще-то клещ человеку не враг, просто случайная пожива.

Равно, я бы сказал, и по отношению к другому зверю, начиная с зайца. Клещ главный хищник по отношению к мелким грызунам – всяким там мышкам, бурозубкам, сеноставкам. Коли была зима благополучной для них и расплодилось этого незаметного в лесу зверья видимо-невидимо, то клещевая опасность быстро уходит – все аппетиты бывают утолены сразу с наступлением тепла. А коли нет, то кидается «клещюган» на кого попало, включая домашних животных и человека.

Нынче по-видимому трудные времена для всяческого таёжного населения настали и потому активен клещ до осени: рассказывают, что случаи заболеваний клещевым энцефалитом бывали и в сентябре. Признаться, меня тоже однажды укусил клещ на исходе августа. Это было на Абакане, невдалеке от заимки Агафьи Лыковой, где, вроде бы, клещи безопасны.

Наша компания спасалась от клеща по-всякому. «Опытный» загодя сделал прививки. Володя принимал йодантипирин. Мы с Артёмом держали про запас имунноглобулин. Ему, впрочем, вкололи содержимое ампулы уже на второй день сплава. А я свою дозу использовал уже дома, когда, моясь под душем, обнаружил на бедре только-только всосавшегося недруга. Клещ не боится никаких противомоскитных препаратов (так же, впрочем, как и мошка). Разве что безумно вонючего дихлофоса, отшибающего напрочь памороки даже у человека.

Уберечься от клеща почти невозможно – только «заковаться» в непроницаемый капрон с ног до головы.

Вон Николай Фёдорович Кареев за одну лесную съёмку (сам говорил) снимает с себя до полусотни клещей – ему, чтоб выбрать эффектный ракурс, надо то в траву залечь, то в чащобу залезть. Ну, говорит, только и делаю, что раздеваюсь и осматриваюсь и пока Бог миловал от заразы. Говорят, что . Возможно, это так. Но давайте посмотрим на наши «злодеяния» и с другой стороны. Ведь человек тоже часть природы. Притом самая активная её часть, так сказать, венец творения. Человек создаёт свою собственную среду обитания. И он в естественном антагонизме с природой. Даже распаханный под жито участок степи – это, в сущности, жёсткий, чреватый последствиями (эрозия почвы, изгнание степных обитателей прочь и т.д.) конфликт с естественной средой.

Но кушать-то хочется…

И дальше. Мы, вооружённые всяческими машинами и механизмами, просвещённые Интернетом, совсем забыли, что взаимодействовать с природой нелегко. Что она отнюдь не ласкова к пришельцу, что наша тайга, где девять месяцев под елями снег, не субтропический банановый остров, где почивал в тепле и неге смельчак Робинзон Крузо.

В Горной Шории надо много работать, чтобы выжить, да чтоб просто жить. Надо построить дом. Надо запастись дровами – в морозные дни дрова вылетают в трубу целыми кубометрами. Плюс баня – хотя бы разок в неделю. А всё вместе это добрая деляна спелого хвойного леса, кто ж дрова готовит из осины, а сколько такого леса надо на целую деревню? Или такой посёлок, как Мрассу. 

А ведь ещё надо поставить околицу вокруг деревни – чтоб скотина не уходила в тайгу. Огородить пашню и сенокос – иначе зверь потравит все припасы, особенно если они находятся близко от троп его естественной сезонной миграции. Ну, эдак вплоть до сбора ягод и грибов. Да вы почитайте позапрошловековую книжку «Уолдо или Жизнь в лесу» старины Генри Торо и многое поймёте «за жизнь», которая вроде бы должна проистекать в единении с природой…

А потом надо построить дорогу, пересекая мостами и насыпями естественный ход ручьёв и рек. Надо в конце концов её заасфальтировать, чтоб было комфортно ехать в быстром автомобиле. И приезжать в город, где тебя ждут всяческие коммунальные блага, например, тёплая вода в кране. 

А чтоб та вода была, надо копать уголь в глубоких забоях разреза «Кедровского», оставляя после добычи «лунный пейзаж» на месте былой дремучей тайги. И это есть поддержание человеческого существования. Кстати, вы видели борцов за экологическое благополучие, которые жили бы на лесной заимке в изоляции от себе подобных двуногих?

Я – не видел. «Зелёные», как правило, насельники больших городов, где можно рассчитывать на зарубежный «грант» для прожитья, где разношёрстная публика, готовая на всё, в том числе и готовая посочувствовать Самым «крутым» идеям, и где легко развернуться с агитацией и пропагандой, давно ставшей, в сущности, партийно-политической. Теперь появляется уже и контрагитация – вон Новосибирск родил «антиэкологическое движение», ехидно задумавшееся: а чего это «зелёные» всегда ратуют за то, что выгодно нашим глобальным экономическим конкурентам. К примеру, спор о дороге через заповедное плато Укок в Китай. Дескать, не надо транснациональное шоссе строить – загадим последнее ненаселённое место в России. Может и загадим. Если не будем за собой грязь и пластиковые бутылки убирать и вообще вести себя прилично, образно говоря, «не чавкая за столом».

Но для чего дорога? Хотя бы для того, что традиционно бедный восточный Китай примет наши промышленные товары, которые не выдерживают сравнения с европейскими, потому что у них только одно несомненное достоинство – дешевизна. И если не мы, то Казахстан ту дорогу проведёт. …Журналюга Артём чуть не вошёл в транс при виде плавающей в грязной луже, заглатывающей живую землю и потом  изливающей из непонятных недр своих мутную жижу драге – самом жутком (это моё впечатление) агрегате, какой только может быть рождён человеком, «Терминатор» рядом с ней сущий ребёнок.  Артём вдохновился. Мол, надо писать как уничтожается природа, сказал он. И потрогал цепочку «жёлтого металла» на шее.

Из чего тот красивый «жёлтый металл»?

Ещё раз скажу: хватит жалеть природу, надо просто научиться жить рядом с ней, не губя то, что можно не губить. Умерять аппетиты.

На сей счёт есть немало добрых идей у разработчиков концепции «устойчивого развития», сознающих, что человеческие конфронтации с естественной средой – это норма. Надо, однако, планку той нормы держать ниже границы сомовосстановления природы.

А сама-то природа, если ей не мешать и помогать чуть-чуть, умеет восстанавливаться, как хороший спортсмен после изнурительного матча. В местах, вдоль которых мы тихо (не всегда, впрочем, тихо, иногда только берега мелькают) плывём, когда-то интенсивно велась рубка леса. Я помню эти времена – горные склоны были лысыми, как колено, отдельные деревья, оставленные для осеменения вырубок, только подчёркивали унылость пейзажа.

Сегодня мрасская тайга – живая и весёлая. Вырубки затягивает порост. Кое-где уже хвойный, пришедший на смену осине и берёзе. Лес поёт птицами и дышит туманами и каждый речной поворот таит в себе нечто, с одной стороны, хорошо знакомое и родное, но в то же время – загадочное и неведомое…  

В заключительной короткой части я хочу повторить уже не однажды сказанное: надо время от времени оторваться от дневных забот и заглянуть за горизонт. Надо это делать хотя бы раз в год. Жаль тех людей, которые жизнь проживут в необъятном душном городе (или даже в селе, не выходя за пределы очерченного земными заботами круга), не ведая¸ что где-то подпирают небеса горы, украшенные снежниками сахарной белизны, что где-то журчат ручьи с живой водой и заполошные птицы дают бесплатные полунощные концерты.

А мне хочется, чтобы про нас, про Кузбасс, про Сибирь – родную и заповедную. Про Сибирь неисчерпаемую для познания. Вот уж целую жизнь плыву по ней, по её синим водам и не наплаваюсь никак.

…Мы заканчиваем своё путешествие близ посёлка Усть-Кабырза. Надо бы дальше. Но решаем оставить остальную часть реки до лучших времён (как всегда, пожимает фактор времени и занятости – а всё потому, что долго сидели на старте, раскачиваясь и примериваясь).

Ну, впрочем, я Мрассу несколько раз проходил. И «опытный» тут бывал, за шишками на кедры лазил и рыбачил. А «салаги» (уже, правду сказать, и не «салаги», научились весло в руках держать и костёр в дождь ставить) ещё побывают. Потом попутка до Таштагола. Дальше – поезд.

И вот мы дома. И странно слышать из-за открытого окна не ночной соловьиный посвист, а гудки машин и разухабистое пение разгулявшихся соотечественников.